Классик современного украинского искусства Арсен Савадов – о своем этапном проекте "Голоса любви".
В центре современного искусства М17 после карантина возобновит работу выставка "Голоса любви" одного из самых именитых украинских художников – Арсена Савадова. Она открылась в феврале и наделала немало шума. Автор создал историческую реконструкцию концерта Мэрилин Монро, который она давала в Северной Корее в 1954 году для поднятия боевого духа американских военных. Реконструкцию выступления звезды на передовой сняли на Востоке Украины: в Попасной и под Дебальцево. Роль Мэрилин сыграли оперная певица Мария Максакова и певец EL Кравчук.
Этой премьере предшествовало почти полтора года обсуждений. Так, в 2019 году Минкульт обьявил конкурс проектов на участие в Венецианской биеннале. Всего на рассмотрение было подано пять работ, среди которых и видео "Голоса любви". По ряду причин это произведение, которое изначально и задумывалось для биеннале, показать в Венеции не получилось. Проект же Савадова, который стал нашумевшим еще до первого показа, сегодня, спустя почти два года после своего создания, презентован в Киеве, а в 2021 году его покажут в Далласском художественном музее.
Мы договорились о встрече с Арсеном в его мастерской на Львовской площади еще задолго до карантина. Из колонок звучит музыка, вдоль стен расставлены полотна. Мы говорим о том, что предшествовало созданию "Голосов", как проходили съемки и какой изначально задумывалась презентация проекта.
Несколько дней назад в "М17" состоялась лекция о ваших медиапроектах. Александр Соловьев рассказывал о вашем проекте с Георгием Сенченко "Голоса любви" 1994 года. Для читателей объясню: в видео один моряк в балетной пачке вращается, привязанный за ноги к швартовному барабану, другие моряки возят в тачке по рельсам, проложенным прямо на палубе, еще одного моряка в пачке. Время от времени матросы обнимаются друг с другом или обнимают вращающиеся части корабля. Есть ли связь между этими вашими работами с одинаковыми названиями – 1994 года и 2019-го?
То был нашумевший фильм. Мы тогда взяли призы на фестивале ISEA в Хельсинки, на форуме электронных медиа "Остранение/Ostranenie" в 1995-м, у нас было много приглашений. Впервые проект был представлен на выставке Марты Кузьмы (прим.: американский искусствовед и куратор, в то время — директор "Центра современного искусства Сороса") "Алхимическая капитуляция". На видео — "переодетый" военный корабль "Славутич". С пулеметами. Я снял это видео одной камерой, одной рукой и с одним осветителем. Весь фильм строится на том, что есть некая динамика движения, которая закручивается, как спираль. Сюжет как таковой не может быть прослежен в видеоарте, потому что это же не художественное кино. Там постоянно кто-то и что-то крутится, что-то они возят, что-то происходит. Фишка в этой тавтологии, повторении. Это наращивает какой-то виртуальный нарратив.
В основе несколько идей. Во-первых, это конверсия: военный корабль становится художественным произведением. Во-вторых, это идеологическая компенсация. В-третьих, слияние милитаристских и государственно-политических явлений — военного корабля и балета. Это как появление писсуара Марселя Дюшана, то есть перенесение предмета из мира труда в художественное пространство. Таким образом, Дюшан закрыл эпоху Пикассо, заставил смотреть на писсуар как на скульптуру, не используя художественных средств. Это смещение точки зрения на художественные парадигмы.
Перекликается ли первое произведение с "Голосами любви" 2019 года? Каким образом? В нем тоже использованы архетипы?
Это не просто архетипы. Это освещение милитаристской темы и темы конверсии. Там был военный корабль — и здесь военные. В 1994-м наша работа попала в обзор New York Times, журналисты прилетали на открытие. Как и из Financial Times, и из многих других изданий.
Расскажите о рождении идеи новых "Голосов любви".
Я это все задумал четыре года назад, но тогда еще снимать было невозможно. Я предложил, но мне сказали: "Ты что? Нас там покрошат всех из автоматов!" И Андрей Кравчук говорит: "Нет, нет, нет". А когда уже куратор Питер Дорошенко предложил мне участвовать в биеннале, я позвонил Андрею из Нью-Йорка, говорю: "Может, поменяем отношение?" А Андрея уже начали приглашать туда с концертами. Может, его жанр не так явно выражен, но он все-таки поет Вертинского, переодевается… Я ему подарил костюм Арлекина, он в нем выступает. Может петь и Фредди Меркьюри. Травестирование — часть его формата.
В книге "Паркоммуна", изданной ПАЦ, я читала, что Кравчук был в вашей компании еще во времена "Новой волны", в начале 1990-х. Уже тогда вы дружили?
Не то чтобы именно я с ним дружил тогда — он больше дружил с Георгием Сенченко и с моей сестрой. Потом как-то с годами ко мне приблизился. Он с 16 лет ходил на наши выставки.
Давайте поговорим о костюмах. В 1954 году синее платье, в котором Монро выступала в Корее, придумал Сил Чапман. Кто в вашей реконструкции занимался костюмами и гримом?
Для Кравчука шили настоящие профессионалы — серьезно и очень дорого. Полная имитация костюма Монро. Художником по костюмам была Екатерина Витвицкая, ассистировала ей Рузанна Надирова. Гримерами проекта были Илона Легчило и Мария Петровская. И военный костюм сшили, и рубашку, и штаны, и ботинки, и платье синее для Максаковой. Для Кравчука белое пошили. Еще специальную накидку-плащ ему сделали.
Белое — самое узнаваемое
Но в Корее Монро пела в синем платье. Белое стало узнаваемым после фотосессии в Лос-Анджелесе. Костюмы сделали круто, меня впечатлило. Такое было отношение достойное. Мария Максакова за свою работу не взяла никаких денег. Она просто спела. Мы ей подарили и синее платье, и военную одежду, и этот парик. Все теперь у нее в коллекции. Были споры об оттенке цвета волос Мэрилин Монро. Максакова целый день настаивала на платиновом, а ей говорили, что Монро была рыжее. Черно-белые кадры все-таки не очень отражают действительность.
И все было по-настоящему — и песни, и то, как солдаты слушали?
Абсолютно. В этом вся фишка социального перформанса. Там не может быть никаких дублей. Там нельзя сказать танку ехать обратно. И цветы не летят обратно в руки. Это же реэнакмент (прим.: инсценировка исторических событий). Это такой жанр. И это не просто так пришло в голову. События войны, безусловно, затрагивают меня. Мне все говорили: "Ну когда ты уже что-то сделаешь? Война идет".
У меня был такой опыт: мы, нашим культурным блоком, человек семь-восемь моих друзей, были на Майдане. Но участвовали спонтанно. Однажды не дали майдановцам разжечь костер возле дома ХVII века, расположенного у костела. И так денег не платят на реставрацию — зачем жечь? Это же Киев. Лучше жечь резину! Потом мы попали под реальные обстрелы. И когда пуля оказалась у меня в колене, я понял: "Ого". Там возник и первый конфликт. Мы хотели сделать художественную баррикаду тоже. К этому были все предпосылки. Потому что все тащили что угодно. Это было чудесно. То есть такого подъема нации я еще не видел. Я прямо удивляюсь, смотрю на фотографии и думаю: как это? Просто потрясающе. И я там наснимал людей — в шлемах, кольчугах. Но в какой-то момент, когда начались жертвы... Я не рискнул пиариться. Это было уже серьезно. Да, подмывало, потому что такая фактура. Это можно было и продать, и поднять свой рейтинг. Но вот здесь сработала внутренняя этика.
И все-таки, почему вы обратились именно к выступлению Монро в Корее?
Эта тема была единственной, которая легко, внятно и даже академически в чем-то подстраивалась под реальность: в основе корейских событий лежало такое понятие, как гибридная война. Это и было основной интенцией — переосмыслить исторические события и увидеть сходство между ними. Это метафора того, что кто-то действительно садится за стол переговоров, а куча людей погибает. И это не культ, не красная война. Это серая война, а значит еще хуже: в ней нет места даже подвигу, нет никакого экзистенциального выхода, а смерть оборонительна. Я сразу среагировал, сразу сделал предложение и сразу получил отказ, потому что очень опасно было. Но потом смотрю – ездят, договариваются, ничего не боятся. Спасибо Сергею Проскурне. Какие бы у нас ни были разные творческие видения, он закрыл огромный договорной массив с генералитетом. Спасибо Ане Капустиной, она была линейным продюсером и сколотила коллектив, который соответствовал моему темпераменту, потому что она меня знает, мы дружим.
С кем еще вы работали?
Меня познакомили с Марией Максаковой. Мы сели у нее дома и поговорили за бутылкой вина. Я отдохнул – она прекрасный спикер и универсально образованный человек. У меня такой же Андрюша Кравчук, который говорит: "Я буду твоими красками". Певцы — они как цветы, или как торт, который вынесли в правильный момент. Они сыграли великолепно. Ну и спасибо всей съемочной группе. Прекрасный Ярослав Пилунский. Прекрасный Александр Стеколенко. Спасибо им. Но, если мы говорим об этом произведении как о продукте, то, конечно, они столкнулись со сложностями. Потому что это перформанс, и дублей здесь быть не могло.
Что оказалось сложным?
Там куча аппаратуры. Всякие рации, воки-токи, и если что-то не работает, то солдаты, 300 человек, разворачиваются и начинают уходить. На реальном концерте Монро было четырнадцать тысяч солдат. У нас было всего лишь пять тысяч, и надо было передать такую же по динамике атмосферу. Первую часть мы создали с Максаковой крайне близко к реальному концерту. Настолько близко и реалистично, что в какой-то момент я сам захожу в зал, где транслируют видео, и меня подрывает. На премьере знакомая говорит: "Арсен, я чуть не расплакалась". Несколько близких мне людей — под сильным впечатлением. Они не видели материал до премьеры, а тут подключилась и песня. Все это переросло в зрелище и уже оторвалось от истории, и начало моделировать некое новое культурное тело. В этом суть искусства.
И когда мне говорят, что это конъюнктура... Ну как можно? Это или от необразованности людей, или от отсутствия чувства юмора. Если я уже за что-то взялся, то уж точно в итоге не получится государственный продукт. Есть в концептуальном искусстве такое серьезное понятие, как "невлипание" (прим.: когда автор уходит от определения своей социально-политической позиции, остается нейтральным по отношению к заявленной теме). Вот мы делим всегда публику, людей и всех художников на "влипших" и "невлипших". "Невлипший" — это все-таки человек, который выдерживает дистанцию, и зона иронии в его творчестве первична.
Вернемся к экспозиции проекта. В одном из залов, как часть перфоманса, представлена военная каска, покрытая мелкими зеркальными частями по принципу дискотечного шара. Она вращается на проигрывателе…
Это все элементы поп-арта. Мэрилин Монро – звезда поп-арта, Энди Уорхол полжизни ей посвятил. И поэтому бутафорская картошка-фри, из которой созданы противотанковые ежи в зале, — это как большие гамбургеры в 1950-х. Основой методологии поп-арта пятидесятых является увеличение и серийность. Выставляя картошку-фри в виде противотанковых ежей, каску-"диско-бол" и два образа Мэрилин Монро (а могло быть и три, и четыре), художник создает тонкую рефлексию с поп-артом, одним из ключевых направлений в современном искусстве. И остается в поле не только политических, но и культурных стратегий и традиций. Это и есть, собственно, ключ к пониманию.
Важно даже то, что выставка в Центре современного искусства, а не в галерее. А когда ты делаешь выставки в таких местах, то должен предусматривать образовательный момент — экскурсии и лекции. И мы так экспозицию и сделали: она сначала спокойно разворачивается — спокойно, пока не наворачивается ком. И ты из одного зала попадаешь в другой зал, где "Книга мертвых" как "Герника". Я бы не делал эту работу таких размеров, но война же не веселье. Сначала идет пафос, развитие. А в следующем зале наступает пауза, где ты понимаешь, что, да, шоу заканчивается не всегда хорошо. Потом идет ретроспекция — вся, как одно дыхание. Я повесил работы так близко, чтобы экспозиция читалась как многолетнее путешествие художника, как Одиссея — от Сциллы и Харибды до погружения в Аид ("Книга мертвых"). Это и выразило форму ретроспекции. Это часть концептуального понимания. Я рождал это искусство здесь.
Вы стояли у истоков современного украинского искусства...
Истоков не было. Были просто художники-диссиденты. И была система, которая все подавляла. Пришлось оседлать ее и высвободить то бессознательное, которое идеология никогда не учитывала. В основном, идеологии противостояли, а нам удалось ее триггировать, вывести на новый культурный уровень. На тот уровень, где сегодня и находится украинское современное искусство, открытое ко всем возможным трансформациям и сохранившим колорит и самобытность.
Мы родились в этом круге тогда, когда уже было понятно, что рассматривание тела искусства и ощущение его каких-то новых эрогенных зон — все это на Западе уже давно сформировалось. Уже не надо испражняться на картину или прыгать на нее и погибать, как один японец... Я понял, что тело — уже все, финиш. Пора поговорить о причинно-следственном. И вот все, что мы видим в украинском искусстве, это как раз и была та рефлексия провинции, хоть и талантливейшей, над тем, что было сделано тридцать, сорок, пятьдесят лет назад на Западе великими мастерами.
Наши художники, конечно, не виноваты в этом...
Никто не виноват. Такое количество прекрасных художников у нас, но они вложились в паттерны, уже давно созданные на Западе, и конвертировать их обратно можно уже преимущественно как исторический, а не художественно-новаторский массив. И вот с этим я столкнулся, когда мы зашли с близким мне Георгием Сенченко в эту воду. Мы сразу отбросили возможность формального видения искусства. И нам еще приписывают трансавангард. Это тоже очень примитивное понимание, потому что мы были хладнокровными ребятами. Но приписывают, потому что так было удобно. Надо было подыскать какое-то клише. Потом это украинское барокко... Никакого барокко не было, это полная чушь.
А как же "кудрявый" стиль, который свойственен киевским художникам "Новой волны"?
Они просто позаимствовали стиль, который я использовал. И эти завитушки — мои, потому что я обожал Джорджо де Кирико. Я это развил, а все повторяли и были счастливы.
Счастливы те, у которых есть эти работы с завитушками 1990-х годов в коллекции.
Конечно, это все по-настоящему. Мои работы есть в коллекции Джека Розена, спонсора демократической партии США. В коллекции Элтона Джона девять моих работ, он сразу отгреб себе и рамы поменял.
Возвращаясь к "Голосам любви". Есть такой стереотип, что украинские мужчины в армии не приняли бы образ переодетого в женщину мужчины...
Они приняли с удовольствием. Благодаря культурной композиции, которую я сложил там. Потом Андрей переоделся в Арлекина и спел еще Вертинского.
Затратным ли оказался проект?
Мы только грим Монро делали три с половиной часа. Маска Кравчука стоила больше тысячи долларов… Что касается денег, то я не люблю работать со спонсорами. Я люблю, когда у меня богатые люди покупают работы. Я считаю, что вот эта форма спонсорства самая настоящая, чтобы поддержать меня и украинское искусство. Тут нет ничего зазорного, потому что мы все превратимся в прах. А вот это наше копошение и есть часть истории.
Вам приписывают конфликт поколений, но это не так?
– Я всегда таскал за руки молодых художников на всякие худсоветы. Я всегда за них просил Сашу Соловьева. Я сидел на этой конференции (пресс-конференция, случившаяся в 2018 году после объявления результатов конкурса Минкульта об участии в Венецианской биеннале – прим.), и мне было не просто обидно. Сейчас, в контексте войны, мало говорить об отсутствии Украины в мировом культурном контексте – когда вся стена Михайловского собора, это одно из тончайших мест Киева, закрыта лицами погибших... Я думаю, "тень" бы подождала. Не надо было сразу "десерт". Надо было сначала вынести первое, главное блюдо. И не перебивать. А советская тень от советского самолета имеет очень много коннотаций. Они (прим. – авторы проекта) не удерживали эти коннотации. И когда мне навязывают, мол, давайте дискуссию с этим, этим. Да о чем мне дискутировать? На моих работах все нарисовано.
А каким планировался показ в Венеции?
На биеннале была другая идея. Мне не требовался зал. Мы должны были поставить сцену прямо на воде по дороге на Джардини – настоящую, как в те годы у Монро, большую, со светодиодными экранами. И вся эта публика с детьми, они бы и были, помимо кураторов и тех, кто покупает билет на биеннале, частью перфоманса. Они бы нам создавали круглосуточный концерт Монро. И все это отражалось бы в воде ночью –это было бы зрелище.
Текст: Светлана Старостенко
Фото: Сергей Моргунов, Руслан Сингаевский