3 октября в Fondation Louis Vuitton в Париже открылась выставка работ двух художников – Жан-Мишеля Баския и Эгона Шиле. На ней побывала Алена Пономаренко
К выставке Баския и Шиле я готовилась. Сделала маникюр со знаменитыми принтами Баския – Sugar Ray Robinson и желтой короной. Волновалась. Планировала поездку так, чтобы непременно успеть.
Здорово помог совет друга – воспользоваться шатлом, который отправляется от Трумфальной арки прямо в фонд Louis Vuitton. Иначе пришлось бы брать такси или придумывать сложную логистику – фонд находится в некотором удалении от центра Парижа, в Булонском лесу. Sharing is caring, – подумала я, – и сфотографировала расписание шатлов. По пресс-картам проезд бесплатный, для всех остальных цена билета – что-то около 1 евро.
Очередь в музей – приличная, надо запланировать минимум минут 40 на ожидание. Выставка – грандиозная, 4 этажа. Так что нет смысла приезжать к закрытию, времени насладиться не хватит. Я начала с Шиле. Поначалу, если честно, недоумевала – с какой стати кураторам вздумалось объединить две экспозиции абсолютно разных художников в одной выставке. Но очень быстро получила четкий визуальный ответ (не уверена, что смогу сформулировать его вербально). Если в общем, то оба – и Баския, и Шиле, – бунтари. Люди, которые чувствовали нерв, изобретали новые визуальные коды, не боялись быть непонятыми, ретранслировали красоту так, как умели и чувствовали. Оба умерли молодыми: Эгон Шиле – в 28, от испанки, эпидемия которого унесла его жену и нерожденного ребенка. Баския – в 27, пополнив ряды "клуба 27".
Многие работы Шиле – будто скетчи современных фешн-съемок. Модные ракурсы, модная одежда. И абсолютно современная нервозность. Как будто это он живет в стремительно меняющемся мире, как будто это у него – мегаполисы, самолеты, цифровая реальность, драмы, рефлексия, юность и секс.
Выставка Шиле хороша, но заканчивается быстро, не успеваешь осознать. Начинается выставка Баския. По ощущениям это как взрыв, как пожар, как ураган. У меня нет ни желания, ни сил беспристрастно изучать "визуальные коды", которых полны работы художника. На это объективно не хватит и нескольких дней. Проще отдаться потоку – и идти, совершенно ошалев от силы, ярости и драйва Баския.
Возле многих работ буквально сносит идущей от них силой. Контролировать свою реакцию сложно – да и зачем. Что-то трогает до слез, от чего-то покрываешься мурашками. Люди вокруг потрясены не меньше: краем глаза я вижу, как кто-то зажимает рот ладонью и округляет глаза, кто-то недоверчиво качает головой, как будто внутренне спорит с художником, кто-то смеется.
Читать экспликации интересно. Из них я узнаю, например, что Баския был дружен еще с одним моим любимым уличным художником, Китом Харингом. И что его (Баския, не Харинга) в 8 лет бросила мать, которая и привила ему, совсем еще маленькому, любовь к искусству: вечно таскала его по музеям, от МОМА до Metropolitan, а когда его на улице сбила машина и ребенок оказался в больнице, притащила ему в больницу анатомический атлас – и Жан-Мишель часами его изучал, чтобы потом, став взрослым, достоверно изображать человеческое тело. О достоверности, конечно, можно спорить – все-таки манера у художника специфическая. Брат, с которым я делюсь фотографиями в мессенджере, явно расстраивается: "Это же детские рисунки". Совершенно недетские рисунки, если точнее. В них и бунт, и поиск себя, и выплеснутое подсознательное.
Я также узнаю, что Баския штурмом взял арт-мир, что он проповедовал интеллектуальный подход, свободно говорил на французском, испанском и английском, любил поэзию, историю и мифы. Что свои первые работы они с другом, граффити-художником Al Diaz, подписывали SAMO (аббревиатура расшифровывалась как Same Old Shit; позднее, когда дружбе пришел конец, появился рисунок Samo is dead).
Несмотря на "детскость" стиля, работы художника достоверны и точны. Меня впечатляет история рядом с портретом Баския и Уорхола. Оказывается, обоих художников какое-то время официально представлял галерист Бруно Бишофбергер. Уорхол сделал несколько полароидных снимков Жан-Мишеля, чтобы создать портрет молодого гения. Спустя два часа на пороге его студии появился красный, взмыленный ассистент Баския с огромным портретом. Картина не помещалась в такси, и ассистенту пришлось тащить ее на себе пятнадцать кварталов. Уорхол тогда завистливо воскликнул: "Ну ничего себе, этот парень быстрее, чем я".
Когда видишь работы, сделанные, например, на обычных деревянных дверях, это пробирает особенно. Эта вещественность, материальность – и гений художника, превратившего утилитарный предмет в объект искусста, – такой контраст, от которого все переворачивается внутри.
Это была первая в моей жизни выставка, с которой я ушла без книги, где были бы собраны работы. Фокус в том, что они настолько живые и пронзительные, что отпечатанными на глянцевой бумаге они потеряли бы свой нерв. Это все равно что запереть в клетку дикого зверя. Все, что я унесла с собой, – фото в телефоне. И впечатления, которых хватит надолго.