Елена Васильева пришла к гештальттерапевту, чтобы справиться с аутоагрессией, и неожиданно для самой себя полностью изменила свои сексуальные привычки.
Я обратилась к психоаналитику вовсе не для того, чтобы улучшать свою сексуальную жизнь, но спустя два года терапии обнаружила, что она сама собой изменилась почти до неузнаваемости.
К специалисту меня привели вопросы телесности, однако от секса далекие. Я ногтями рвала на себе кожу. Возвращалась домой с работы, раздевалась – и рвала. Просыпалась утром – и рвала. И так каждый день почти два месяца. Осознав, что тело под одеждой почти целиком покрыто кровавыми корками, и кроме как в глухом платье я ни в чем выйти из дома уже не могу, и прекратить себя калечить не могу тоже, я взяла у подруги телефон гештальттерапевта, который в свое время ей помог, и пошла на прием. Я тогда мало знала о терапии, понятия не имела, что она делится на какие-то направления, и слово "гештальт" мне ни о чем не говорило – так что выбор я сделала неосознанно.
В первый раз мы с доктором мало что сказали друг другу. Я представилась, объяснила, что отщипываю от себя ногтями куски кожи, что не контролирую и не могу остановить это, и попросила помочь. Доктор – уютный невысокий мужчина 45 лет в щегольских сапогах и богемном шарфе – попросил рассказать о себе. Я сказала, что ненавижу кредит, который уже давно не могу выплачивать, тут же расплакалась и прорыдала весь оставшийся час.
За дверью я подумала, что мы потратили время впустую. Что вовсе не обязательно было куда-то ехать, с кем-то встречаться и платить $30 за то, чтобы часок поплакать. Но уже на улице по пути домой я почувствовала, как мне полегчало. Словно 80 % давившего на меня груза вдруг испарилось. Я попросила о помощи – и у меня появилась надежда ее получить. Я призналась в своей самой стыдной тайне (до встречи с доктором я даже близким друзьям не могла сказать, что у меня финансовые трудности) – и меня не осудили. И еще в моей жизни появился человек, которому я была интересна и который готов был безраздельно уделять мне внимание, даже когда я просто сидела и ревела.
После первой же встречи я стала щипать себя значительно меньше, а спустя несколько сессий перестала вовсе. С терапевтом мы выяснили, что мое поведение – это аутоагрессия. Я очень злилась на людей, чьим требованиям и ожиданиям я все время, как мне казалось, должна была соответствовать, старалась из последних сил, боялась кого-нибудь разочаровать, ненавидела их за то, что моя жизнь превратилась в сплошную череду лишений и обязанностей, – не осмеливалась направить эту ненависть на них и поэтому направляла на себя.
На сеансах мы вскользь коснулись того, почему я выбрала такую модель поведения. Я росла в атмосфере террора, и моих родителей вообще не интересовало, чего я хочу. Им важно было только, чтобы я соответствовала их ожиданиям, – с тех пор так я себя всю жизнь и вела. Но поскольку мой доктор занимается не психоанализом, а гештальттерапией, то работали мы не над истоками моего поведения, а над тем, что мне с ним делать сейчас. Доктор учил меня распознавать свою злость, отстаивать свои границы и жить ради себя, а не ради чужих ожиданий.
Кожа зажила, я теперь не стыдилась раздеваться – и в моей жизни снова появился секс. Этого было более чем достаточно. Но вслед за первым изменением последовали другие.
Я давно замечала: чтобы заняться сексом и получить от него удовольствие, мне нужно представить себя другим человеком – распущенной секретаршей, ублажающей своего начальника; привязанной к позорному столбу преступницей, которую насилуют проходящие мимо мужики; деревенской прелюбодейкой, принимающей любовников под грушей; опустившейся красоткой, которая пошла по рукам женатых мужчин. Порой я специально ждала секса, чтобы посмотреть, какой сюжет предложит мне моя фантазия в следующей серии. Каждый раз обнаруживать в себе новую героиню было чрезвычайно увлекательно.
Я вскользь упомянула о своих выдуманных ролях на приеме у доктора. Мы почти не говорили об этом, единственное – он с какой-то, как мне показалось, грустью сказал, что, похоже, права заниматься любовью от первого лица у меня нет. Я разозлилась и во время следующего секса нарочно не давала фантазиям увлечь меня, сфокусировавшись на том, что я – это именно я. Это оказалось крайне дискомфортно. Ощущение примерно как на экзамене по самому бессмысленному предмету: "Что я здесь делаю?" – тоска и отвращение. Возбуждение пропадало, самозабвенно отдаваться процессу, как я привыкла, не получалось – и я решила плюнуть на затею с сексом от первого лица. Зачем что-то менять, если меня все устраивает?
Я эту идею оставила, а мое подсознание, как оказалось, нет. Спустя несколько месяцев я совершенно случайно обнаружила, что не вижу больше во время секса никакого "кино". Попыталась вспомнить, какую героиню мне "показывали" в прошлый раз, – и поняла, что мои фантазии рассосались какое-то время тому назад. А я даже не заметила, как это произошло. Теперь, когда я в постели с мужчиной, у меня в голове просто пустота.
Неожиданно оказалось, что секс – занятие парное. И если я больше не секретарша и не уличная девка, то и сплю я теперь не с начальником и не с толпой прохожих, а с конкретным партнером. А восторженно предаться разврату с живым человеком не так просто, как с набором безликих образов. Мне оказалось куда сложнее возбудиться, осознавая морщинки и волоски на теле мужчины, а еще – наши бытовые заботы и разногласия. Я, конечно, забываю о них, когда достигаю определенного возбуждения, но теперь мне нужно время, чтобы дойти до него: просто раздеться и с ходу заняться любовью я больше не могу.
Кроме того, секса в моей жизни стало значительно меньше. Я всегда была тираном: требовала его от своих партнеров ежедневно, и по несколько раз в день, если только была возможность. Это было мое самое любимое занятие на свете. В свободные дни, когда попадался податливый мужчина, я могла сутками оставаться в постели, чередуя секс и сон. С одним своим партнером мы вот так, не вставая, занимались любовью девять раз подряд – и отвлеклись в итоге для того, чтобы посмотреть в медицинском справочнике, сколько раз подряд считается патологией. Оказалось, что норма кончается как раз на нашем девятом.
Мой сексуальный аппетит раздражал моих постоянных партнеров: я вообще не делала скидок на их усталость, плохое настроение, болезни или отсутствие интереса (аналогичное по силе желание за мои тридцать лет я видела всего у одного мужчины, и даже тут мне не повезло, потому что любовником он был никудышным). В периоды, когда я ни с кем не встречалась, приходилось доставать свою "телефонную книжку холостячки" с номерами свободных приятелей, которые не прочь заняться сексом. Я первая подходила знакомиться в клубах и убеждала своих консервативных подруг, что к мужчинам вполне можно относиться как к мясу.
Мы обсуждали мое сексуальное буйство с доктором и обнаружили, что секс – единственный момент, когда я ни о чем не думаю и не тревожусь (это до сих пор так – с поправкой на то, что теперь я просто медленнее возбуждаюсь). Тревога меня преследовала колоссальная: каждую минуту десяток внутренних голосов проклинал меня за то, что я не отправила письмо, не проконтролировала сотрудников, не похудела, не накрасилась, не выучила французский, что я сутулюсь, когда сижу, или неэлегантно иду – и так до бесконечности. Мне очень нужно было спасение от этой тревоги – я находила его в сексе и стала сексуально зависимой. По крайней мере так говорит мой доктор.
Но опять же, я не хотела бороться с этой зависимостью. Зачем, если она доставляет мне столько радости? Да и гордости тоже: в сексуально ориентированном обществе я чувствовала себя его элитой.
Ситуация разрешилась почти случайно. Доктор посоветовал мне книгу "Человек-манипулятор" Эверетта Шострома. Читая о базовых человеческих эмоциях и о том, во что они мутируют, если их подавлять, я подумала, что, наверное, тревога должна быть подавленной злостью, – и буквально через пару страниц нашла у Шострома ту же мысль. А мой терапевт довел цепочку до конца и разъяснил, что злость – индикатор неудовлетворенной потребности.
С того момента каждый раз, ощущая тревогу, я начинала анализировать, на кого и почему в глубине души злюсь и чего бы я в этот момент на самом деле хотела. Сначала было трудно, и на то, чтобы разгадать некоторые тревожные моменты, уходили долгие дни, но через полгода это получалось уже автоматически. Тогда же я заметила, что стала домогаться своего партнера значительно реже и реагировать на его отказы куда спокойнее. Боли стало меньше, и потребность в обезболивающем снизилась.
Еще одна существенная перемена – я стала меньше стесняться своего тела. Точнее, я отважилась повернуться лицом к своим недостаткам. Могу голая расхаживать по дому, осознавая, что живот торчит, бедра колышутся, а грудь асимметрична, – ну а что скрывать? Как будто мой мужчина не в курсе всего этого.
Асимметричная грудь – отдельный пункт программы. Сколько же нервов я потратила на нее за свою жизнь. До сих пор прихожу в ужас, вспоминая, как один мой мужчина давным-давно сказал об этом вслух, – это меня просто раздавило. Я скрывала ее, мазала драгоценными кремами для увеличения, обязательно выключала свет перед сексом. Я даже делала операцию – вкачивала в нее жир из бедер, чтобы добиться симметрии. Общая анестезия, двое суток в клинике, месяц в синяках – все дела. Это не помогло, потому что я тогда курила и жир из-за этого не прижился, – и я запланировала вторую операцию, на этот раз с гиалуроновой кислотой для надежности.
Но в ходе психотерапии от второй операции я отказалась. И вообще перестала переживать по этому поводу. Могу сейчас спросить у своего мужчины: "Можно мне пойти на вечеринку с таким декольте или асимметричная грудь весь вид портит?", выслушать его заверения, что не так уж и заметно, – и выйти-таки с этим декольте в свет. Это сказываются десятки раз повторенные заверения моего доктора в том, что никто не идеален и мне идеальной тоже быть не надо. "Погоня за идеалом – это уродливо", – говорит он. И еще говорит, что любят меня не за то, что я идеальна, а за то, что кому-то со мной тепло.
И наконец, еще одна новость для меня – это секс с одним и тем же мужчиной дольше двух месяцев подряд. До терапии я бросала своих партнеров одного за другим. Мой доктор ведет здесь работу по нескольким направлениям. Во-первых, учит меня видеть не свои проекции, а реального мужчину (не "Вот он возьмется за ум и начнет зарабатывать много денег, а я пока пообижаюсь, чтобы ему стало некомфортно и он поскорее начал стараться", а "Вот передо мной мужчина, которому не нужны деньги, нравится мне это или нет"). Во-вторых, вместо того, чтобы терпеть неудобства, доктор учит осознавать свои потребности и отстаивать свои интересы – и так же внимательно, как к своим, прислушиваться к потребностям партнера (не "Он совсем не уделял мне внимания, я все терпела, терпела, а потом его бросила", а "Подари мне, пожалуйста, вот эти туфли: мне будет очень приятно"). Кроме того, учит не бояться ссор и выяснения отношений: это единственный способ не накапливать злость плюс самое эффективное средство прояснять и решать противоречия. Ссоры не укорачивают, а продлевают жизнь отношениям, если уметь правильно ссориться (не "Ты неправ, так нельзя, порядочные люди так себя не ведут", а "Я очень злюсь из-за того, что ты не перезвонил: я чувствую себя отвергнутой, когда ты не берешь трубку").
Это сложно – сквозь слезы осознать, что конкретно мне сейчас надо: чтобы мы конструктивно разобрались в ситуации и я отстояла свою позицию; чтобы агрессия ушла через крик; чтобы он меня пожалел; чтобы он меня обнял и погладил; просто лечь спать, а выяснять уже завтра… Иногда нащупать правильный ответ не выходит – и тогда ссора затягивается на несколько дней, но в итоге у меня все равно получается установить и обозначить свою потребность.
Вторая сложность – перебороть стеснение, чтобы признаться в своей слабости и попросить о помощи. Я даже не знаю, что сложнее сказать: "Мне не хватает куннилингуса, сделай мне, пожалуйста" или "Мне не хватает мужского внимания, пригласи меня на свидание", – и в том и в другом случае хочется провалиться сквозь землю. Так жалко себя. Так обидно, что приходится просить каких-то очевидных вещей. И самое ужасное – реакция. Как правило, это возмущение: "Это я тебе внимания не уделяю? Ах ты неблагодарная. А для кого я стену на даче перекрашивал? Ты сама мне внимания не уделяешь". До слез больно открыться, довериться – и получить в ответ упрек. Но мне все-таки повезло: вслед за возмущением мой партнер молча, как будто невзначай, спустя какое-то время все-таки делает то, о чем я его прошу.
Как-то раз, когда мне стало уж очень тяжело разбираться со своими чувствами и чувствами партнера, я спросила у доктора, не стоит ли мне привести своего мужчину на парную терапию. Но мой терапевт сказал, что я замечательно справлюсь со всем сама. Надеюсь, он прав.
Новости красоты: @vogueua_beauty